Лев Толстой шутит

Толстой любил вспоминать о своем детстве. Незадолго до смерти он рассказывал, какую обиду нанесла ему однажды добрейшая экономка Прасковья Исаевна (в „Детстве“ она описана под именем Натальи Савишны). Ей было поручено произвести клистирную операцию (поставить клизму. — С. Т.) над братом будущего писателя, Митенькой, который, узнав об этом, поспешил спрятаться, а старуха, не разобрав хорошенько приказания, схватила маленького Льва и подвергла его неприятной и обидной для самолюбия операции. Так рано пришлось ему пострадать за ближнего. 

Прибегает однажды к Толстому его няня, в страшном испуге:

— Цепная собака сорвалась с привязи… Пойти, поставить свечку Николаю Угоднику, чтоб не передушила, не дай Боже, овец…

Открыла ящик под киотом (шкафчик или застеклённая полка для хранения икон. — С. Т.), а там ни одной свечи.

— Ах, забыла, грешница… Ведь, вчера только позднюю поставила, чтобы Левушка экзамен выдержал!

Но тут же нашлась и быстро закрепилась:

— Святой Угодник Божий! Та свечка пусть пойдет за собак, чтоб овец не перегрызли… А за экзамен уж в другой раз поставлю. 

Быль какой-то Толстой у знакомых. Ему показали годовалую девочку. Когда Толстой подошел к кроватке, малютка с довольным видом сосала палец собственной ноги.

— А вот я уж не умею так,— позавидовал Толстой. Ему тогда было уже за восемьдесят. 

Доставалось иной раз от Толстого и толстовцам. Его утомляли важные споры о том, какой чай „правильнее“ пить, крепкий или слабый, в накладку или в прикуску, можно ли носить обувь из кожи и т. д. Слушал как-то Толстой, слушал и не выдержал:

— Эх! — сорвался он с места. — дайте кто-нибудь папироску!

Этот протест против всего, что из дела непосредственного нравственного чувства становится делом мертвого обряда, механическим исполнением обязанности, он высказывал однажды и по собственному адресу, с трогательной прямотой честной и святой души.

Говорил о современном драматическом искусстве. Тогда в Московском гастролировала Бернар. Толстой с обычным жаром громил драму. Когда он кончил говорить, некоторое время царило общее молчание. Затем он обратился к одному из собеседников:

— А вы пойдете смотреть Сару Бернар?

— Конечно.

Это вызвало у Льва Николаевича нечто вроде гневного восклицания, он даже слегка ударил кулаком по столу. Но через несколько времени, при общем молчании лицо его расцвело добродушнейшей улыбкой, и он сказал:

— А знаете что? Мне ужасно жаль, что не пойду.

Чехову он однажды сказал:

— Вы знаете, я терпеть не могу Шекспира, но ваши пьесы еще хуже… Куда ж вашими героями дойдешь? С дивана, где они лежат, до чулана — и обратно. 

Газета «Тульская молва», изд. год V, № 1221 от 15 (28) ноября 1911 г.

* Публикации цитируются с сохранением орфографии и пунктуации первоисточника.