Вересаев и интеллигенция.

В. В. Вересаев-Смидович, как писатель и общественный деятель, может интересовать нас прежде всего, как туляк. В Туле он родился (в 1867 г.), и в Туле же получил первоначальное образование (в гимназии) и здесь же он живал в разные периоды своей жизни. По мягкости своего стиля, по изысканности своего письма и даже по образам и героям Вересаев напоминает Тургенева. Но если Тургенев вышел из „дворянского гнезда“, то Вересаев выперился безусловно из „революционного гнезда“.

Семья Смидовичей сплошь революционная. Дед Вересаева — участник польского восстания, благодаря чему он и попал в Тулу.

Петр Гермогенович Смидович — зампред ЦИК СССР — двоюродный брат Вересаева.

Недавно умершая в Москве старая большевичка Марья Викентьевна Смидович — сестра Вересаева.

Сам Вересаев тоже сталкивался с царской охранкой.

В 1901–1903 г. г. он жил в Туле, как высланный из Петербурга за участие в нелегальных кружках. Между прочим, в то время он написал несколько прокламаций, одна из них „Волки и овцы“ приобрела тогда большую известность и распространилась она в момент первой рабочей демонстрации в Туле (14 сентября 1903 г.).

В дальнейшем Вересаев принимал участие в создании первых тульских газет (после 1905 г.), где активно сотрудничал.

Тула, конечно, отразилась в его произведениях.

В его произведениях можно встретить названия тульских улиц, их описания и т. д. вплоть до того, что один из его героев — революционеров (повесть „К жизни“) именуется „Дядей Белым“, а в Туле как раз работал под этой кличкой один большевик, руководивший нашей организацией. В этом отношении произведения Вересаева для туляков приобретают особый интерес.

Но все же мы должны брать Вересаева не только как туляка, но и как писателя вообще.

Вересаева, как писателя, можно вполне назвать певцом интеллигенции. „Он является лучшим историком-художником настроений и исканий русской интеллигенции“. Вересаев вступил на литературное поприще тогда, когда чеховскую „Чайку“ сменил горьковский „Буревестник“, когда народничество умирало, а новое марксистское миросозерцание еще нетвердо стояло на ногах.

Вересаев пишет свою первую повесть „Без дороги“. Без дороги очутились интеллигенты-народники. Но вот марксизм овладевает уже умами передового мыслящего общества, марксизм дал интеллигенции точку опоры.

И Вересаев пишет новую повесть „Поветрие“.

„Поветрие“ — это марксизм, который заразил тогда всякого, кому не лень было коснуться мудрых страниц „Капитала“. Но марксизм начали — приспособлять по-разному, кому, как удобнее.

Большинство из новоявленных марксистов интеллигентов выхолащивали из великого учения все революционное — и вперегонки друг перед другом его опошляли.

Вересаев пишет „На повороте“, где говорит про экономистов, легальных марксистов, проповедников малых дел (вспомните Бернштейна — „цель — ничто, движение — все“) Вересаев не только бытописатель интеллигенции, он пытается быть ее учителем. Он пишет свои знаменитые „Записки врача“. Он в них ставит основной вопрос: человек не средство, а цель. Интеллигенции, мол, надо перестроить свою работу, отношение к ней: меньше казенщины, чиновничества, больше ответственности, больше творчества и опыта.

И все это показывается на примере „врача“, приступившего к работе на основе старых негодных принципов.

Революцию 1905 г. Вересаев не видел, он был на русско-японской войне.

Но ее он приветствовал, как приветствовала ее в общих чертах и вся интеллигенция.

Вересаев писал:

„В России действительно родилась свобода. Ее могли теперь бить, душить, терзать, но, раз рожденная, она была бессмертна“.

Или в другом месте.

„По великому сибирскому пути, на протяжении тысяч верст, медленно двигался огромный, мутно-пьяный, безначально-бунтовской поток. Поток этот, полный слепой и дикой жажды разрушения, двигался в берегах какого-то совсем другого мира. В этом другом мире тоже была великая жажда разрушения, но над нею царила светлая мысль, она питалась широкими, творческими целями“.

Революция 1905 г. была задавлена. Вместе с нею были ущемлены души российских интеллигентов. Они пустились в мистику, стали заниматься делами любви, „огарками“, покатились по наклонней плоскости духовного вырождения.

Вересаев в своей повести „К жизни“ бросает интеллигентам призыв остановиться.

Вересаев все еще верит в интеллигенцию, как соль земли.

Он бодр, жизнерадостен, но сам не ушел в борьбу, а замкнулся в пределах древней греческой литературы, которой тогда особенно увлекался.

Вересаев разделял участь русской интеллигенции.

В садах интеллигенции так и не выросло красного цветка жизни и борьбы, а появился один печальный пустоцвет.

Наконец, наступила Октябрьская революция. Началась переоценка всех ценностей. Интеллигенция, как самостоятельная социальная категория, как соль земли, исчезает окончательно. О ней и помину нет. Вересаев пишет свой новый роман „В тупике“.

Это — интеллигенция в тупике, это она заблудилась в двух соснах — белогвардейщины и большевиков.

Роман кончается таким безнадежным заключением его героев:

„Жить хорошо, когда впереди верная цель, а так... Жизнь прожита, впереди ничего. Те ли одолеют, другие ли и победа не радостна и поражение не горько“.

„Господи, как я устала! Наверно, так земля устанет в свой последний день!“.

„Давай, умрем“.

Вересаев поставил точку. Выхода из тупика нет.

Но так ли это?

Симпатии Вересаева на стороне рабочего класса, но, будучи выразителем настроений интеллигенции, как самостоятельной классовой категории, Вересаев не находит для нее выхода из создавшегося положения. И в этом последнем, как художник, Вересаев прав. Самостоятельного общественного пути у трудовой интеллигенции нет. Но ошибка Вересаева в том, что он проглядел то, что путь таких интеллигентов — есть путь совместный с рабочим классом — путь революции под пролетарским руководством.

И жизнь этот вересаевский „Тупик“ разрубила. Ибо все честное, все подлинно революционное, что несла в себе русская интеллигенция, она (правда, не без ошибок и колебаний в прошлом) отдает теперь в помощь строительству социализма.

И к Вересаеву вполне применимы слова из одного его произведения.

„Идет великая рать бойцов на великое освободительное дело. Я — рядовой этой рати…“

М. Добротвор. 

* Цитируется с сохранением орфографии и пунктуации первоисточника.