Завод начинается с вешалки, или Как скубенты-астрабарцы в Туле всеобщую забастовку устраивали

Оружейник стачки не любит

Организаторами июльских волнений стали социал-демократы. Тогда в Туле они еще не делились на большевиков и меньшевиков (советская печать в 1925 году утверждала, что дрейф был в сторону большевиков, но это сомнительно). На ТОЗе эсдеков презрительно называли «скубенты» — производное от слова «студенты», так как наибольшее количество революционно настроенных молодых людей происходило из студенчества. Второе название — «астрабарцы» — сугубо местное, его происхождение точно установить не удалось.

К лету 1905 года война с Японией завершилась, «гособоронзаказы» соответственно сворачивались, доходы предприятий и, как следствие, рабочих уменьшались. Одновременно с этим до Тулы дошли известия о стачках в Иваново-Вознесенске, Костроме и других городах центральной России.

Рабочие Патронного, Байцуровского заводов, завода Марковых реагировали бурно — готовили свои забастовки и только Оружейный благодушно дремал.

Современники объясняли это просто: «Три вещи любил оружейник: свою хату, голубей и водку». К тому же администрация завода прибегала к оригинальным зубатовским приемам: «Заводское начальство само устраивало собрания рабочих по мастерским, где выставляло себя защитником и другом рабочего класса».

Странно, почему другие предприятия до такого не додумались...

Несовершенство «зубатовщины»

Рабочий Николай Вепринцев вспоминал:

«...весь цех был собран около иконы у нашего верстака. Подполковник (представитель руководства ТОЗа. — С. Т.) говорил с военными приемами; грудь держал колесом и неуклюже размахивал руками. Речь свою окончил обычным обращением к рабочим высказаться, кто чем недоволен, но охотников не находилось и высказывались лишь цеховые мастера и старшие браковщики, которые указывали, что цех всем доволен, что рабочие и дальше будут продолжать так же работать и благодарить бога, что о них заботятся и т. п. Я находился в двух шагах от этой своры и самого начальника. Не знаю, от волнения-ли или от злобы нервно сжимал и скрипел зубами, что не могло не обратить внимания стоявших со мной рядом рабочих. Я знал, что в толпе есть и наши ребята, но они не решались говорить. Я попросил слова, которое не без иронии мне было дано, как безусому мальчишке. Говорил я о том, чтобы улучшили наше положение: увеличили заработную плату, устроили вентиляцию, сделали вешалки для одежды, которую мы вынуждены были мокрой класть на сальные и пыльные станки и тем самым портить как одежду, так и станок; увеличить кубовую для кипятку, из-за которого нам, сдельщикам, приходилось терять много времени и т. д. Во время моего разговора из среды рабочих посыпались и другие требования и раздались ободряющие голоса, указывавшие, что я говорю правду.

Подполковник немедленно согласился на устройство вешалок и строго запретил класть мокрую одежду на станки. По остальным же требованиям пустился в пререкания и тут же стал расспрашивать, сколько зарабатываю я и мои соседи. Когда я указал, что мы зарабатываем не более 1 р. 20 к. в день, который тянется с 7 часов утра до 5–6 вечера, что этого мало не только для семейного, но не хватит и одинокому, то он через мою голову обратился за ответом к моим соседям и мастерам и неожиданно для нас возник спор между мастерами и рабочими».

Дело в том, что цеховые мастера, стоящие в заводской иерархии выше простых рабочих, часто обманывали последних при начислении заработка, присваивая их деньги себе.

Руководство же завода жило в уверенности, что заработок до низовых сотрудников доходит в полном объеме. Поэтому прозвучавшие цифры изумили подполковника. Что же касается мастеров, то, как они ни старались, «ничего путного возразить не могли.

Начальник же, видя, что на этом пункте страсти разыгрываются, прекратил прения и перешел на вентиляцию. — Что же, мол, вам надо устроить — электрическую?» — загнанный в тупик оратор перешел на «аттракцион невиданной щедрости», как будто бы баллотировался в гласные. — «Какую хотите делайте, лишь бы воздух в цехе был хороший, а то сейчас хоть топор вешай и после работы в такой обстановке у рабочего болит голова».

Собрание на этом было закрыто, дальнейшее митингование по заводу прекращено.

«Дома меня встретили со слезами, предчувствуя, что меня опять заберут, — продолжал рассказ Вепринцев. — Товарищи же по кружку (социал-демократическому. — С. Т.) из этой первой попытки нашли ту самую, что называется, изюминку, вокруг которой стали группировать рабочее мнение и по тем временам, надо сказать, развили довольно сильную агитацию за улучшение положения рабочих. <...>

К устройству вентиляции также приступили и устроили. Но устроили так, что нам пользоваться ею не представлялось никакой возможности. Сквозняк дул по нашим головам и из нашей среды все чаще и чаще стали отправляться в больницу. Мастера же, видя, что мы начали закрывать форточки, стали хихикать: „что-ж, просили вентиляцию и не пользуетесь?“ А можно-ли ею пользоваться или нет, им до этого никакого дела не было».

«Божья Дудка» оружейников

Примерно такие же уступки по мелочам, чье исполнение часто не решало проблемы, а усугубляло ее, делались на заводе повсеместно, из-за чего к концу июля даже невозмутимые прежде «казюки» задумались о справедливости. Из своих рядов наиболее политически активная часть оружейников выдвинула чтеца, им сделался некто М. Константинов по кличке «Шаляпин», или «Божья Дудка», знакомивший в перерывах собратьев с революционными газетами; читать умели не все. Позже появились даже собственные листовки.

Заводская администрация и городские власти обо всем происходящем знали, информаторов в рабочей среде было достаточно. Поэтому «июня, 29 дня на совещании под председательством и. д. губернатора В. Н. Хвостова, в составе начальника гарнизона г. Тулы полковника С. В. Камеровича, и. д. прокурора М. И. Пузыревского и начальника жандармского управления Н. В. Нестерова определили: командировать в распоряжение г. Начальника Императорского Оружейного завода две роты войск и взвод казаков с 6 часов утра 30 июня».

Первый «блин»...

Опасения были не напрасны. Утром 30 июня около 9 часов утра на Императорском оружейном заводе около 30–40 человек рабочих, преимущественно молодежь Инструментальной мастерской, собравшись на внутреннем дворе и «с криком: «ура», «бросай работать», ломанулась в ближайшие мастерские, требуя прекратить работу и устроить стачку. В большинстве мастерских заговорщикам дали отпор, вследствие чего произошла драка — рапортовал полицеймейстер Воронцов в донесении начальству № 377, сохранившемся в архиве тульского губернского жандармского управления. Частично материалы архива были опубликованы к 20-летию Первой русской революции в брошюре «Июльские забастовки в Туле в 1905 году», составленной историком и краеведом Н. М. Добротвором.

Забастовщики разбежались. Часть из них ушла в свои мастерские и как ни в чем не бывало заняла рабочие места, другая — большая — часть ушла с завода совсем. Несколько человек мужественно продолжали протест разбрасыванием прокламаций Тульского комитета РСДРП. Естественно, они были задержаны и препровождены в жандармское управление, имени их известны: Николай Вепринцев, Егор Ларевский и Павел Немиров. Распространение листовок тогда каралось уголовно, но по документам жандармерии рабочих поставили под особый надзор полиции, взяв залог в 300 руб. (зарплата примерно за 10 месяцев работы) и отпустили. Позже всех зачинщиков беспорядков уволили без права поступления обратно.

До конца дня 30 июня порядок на ТОЗе более не нарушался. Охрана завода военной силой продолжалась еще несколько дней.

* * *

Попыткой забастовки на оружейном заводе июльские выступления рабочих не ограничились, главные беспорядки, вошедшие в историю Тулы и Первой русской революции, были еще впереди. О них в следующий раз.

Цитируется с сохранением орфографии и пунктуации первоисточника.