Валерий Жуков: «У меня есть надежда…»

Нам удалось побеседовать с этим замечательным человеком.

— Итак, вопрос: С чего всё началось?

— С природы, наверное…

— Вот так! С природы человеческой? Или с природы, что вокруг?

— Нет. Ну как... С родителей, наверное, или через родителей... Или через какие-то «высшие сферы». В общем, появилось откуда-то во мне это стремление… я это не осознавал, откуда оно взялось…

— Стремление к лицедейству?

— К лицедейству, да.

Сначала слушал радио: «Театр у микрофона», «Пионерская зорька» была, сказки. Там большие, наверное, актёры были, я тогда имен не знал, они читали сказки. «Конёк-Горбунок» мне запомнился Ершовский, Пушкин… Потом фильмы...

— А театр?

— Родился я в Туле и в детстве жил на улице Жуковского, в полуподвальном помещении. У нас была маленькая комнатка, жили мы с мамой и двумя ее сестрами, а еще с нами жила на квартире сотрудница моей тетки, молодая женщина. И однажды, не помню, сколько мне было, может, три года, может, четыре, они меня привели тульский драмтеатр, посадили в кресло, помню, красная обивка такая была. В общем, впечатление это на меня произвело. Потом водили в кукольный театр, он тогда находился недалеко от нашего дома. А в школе были культпоходы в ТЮЗ. А еще очень много пересмотрел фильмов, ходили с друзьями. В общем, фильмы, наверное, что-то такое и вытянули из меня, какие-то способности, которые были заложены. Ну и школа. У нас в 39-й школе была замечательная учительница литературы, Ольга Порфирьевна Гида. В шестом, по-моему, классе она стала с нами инсценировки делать. Несколько инсценировок. Мне очень понравилось. Но школу я не окончил, ушёл в ремесленное училище, но когда учился в ремесленном, ходил в ДК Оружейников, там был драмкружок. А потом одноклассница школьная моя, она занималась во Дворце пионеров в драматическом кружке, который вел Анатолий Иванович Дмитриев, меня туда пригласила. И вот, соблазнившись, я стал там заниматься.

— То есть, Вы все-таки приближались к сцене…

В шестидесятом году при Тульском драмтеатре открылась двухгодичная театральная студия. Я туда однажды зашёл, но у меня не было десятилетки, и мне сказали: нет, до свидания. Я ушёл. А Дмитриев каким-то образом узнал, что там недобор мужчин. И предложил, мол, как, не хочешь поступить? Я говорю, хочу, но вот такая вот ситуация: десятилетки нет. Но он там договорился, чтобы прослушали меня. Я пришёл, меня прослушали руководители театра и взяли вольным слушателем. И стал я вольным слушателем до конца первого семестра, до Нового года. Руководил студией Казимир Алексеевич Шишкин, заслуженный артист (или народный тогда уже?), а помогал ему Артур Хайкин, он учился на режиссерском в ГИТИСе и проходил у нас стажировку.

Занимались, этюды делали, но у меня не очень получалось. Я тогда ещё и работал параллельно. Ходил в студию и работал в «Горгазе» слесарем. И вот Хайкин говорит: мол, если вот тебя отчислим, что ты будешь делать? А мне 19 лет. Я говорю: ну что делать? Я слесарь-сборщик, окончил ремесленное училище, работаю в «Горгазе». Он говорит: да? ну понятно… А потом я придумал этюд, разработал его и показал. И после этого меня приняли в основной состав, даже стипендию платили, 200 рублей, по-моему, по тем временам.

— «Сталинскими» 200 рублей?

— Ну да, еще до хрущёвской реформы. В общем, платили стипендию, стало получаться, в 1962 году я окончил эту студию, и мне предложили остаться в нашем драмтеатре.

Все студенты разлетелись по разным театрам, а я остался в Туле.

— Затем этап следующий?

— Учеба. В 1964 году у нас в Туле открывался филиал ГИТИСа, был набор. Я попытался, поступить, но опять та же история: спрашивают, какое образование? Я говорю, театральная студия. А ещё? Я говорю, всё, десяти классов нет. Сказали: до свидания. Хотя нет, это 1963-й, наверное, был год. Собрали, значит, ребят и отправили в Москву на дневное отделение, а, у меня ничего не получилось… А хотелось учиться, ведь эти два года студии — они лишь азы закладывают... Институт даёт только какие-то более серьезные основы, а дальше всё продолжаешь сам. Учёба идёт всю жизнь.

И вот в 1964-м году при Тульском ТЮЗе (там тогда уже главным режиссёром был Геннадий Алексеевич Эрнст, который сначала был у нас очередным режиссёром) открылся филиал Щукинского училища. Я туда даже не пытался поступить, но мне Валентина Сергеевна Шевырёва говорит: Валер, а ты не хочешь в студию? Я говорю, Валентина Сергеевна вот такая история…

Она поговорила с Эрнстом, тот говорит: ну ладно, сейчас осень, давай поедем в Москву сдавать экзамены. Он набрал молодых актеров ТЮЗа, и еще группу из Ленинграда, они окончили театральную студию, которой руководил Зиновий Корогодский, главный режиссер ленинградского ТЮЗа. И они после студии, чтобы получить диплом о высшем образовании, приехали сюда, в Тулу, в наш филиал. В Москве Борис Евгеньевич Захава согласился взять меня с условием, что я, в конце концов, сдам за 10-й класс, получу аттестат зрелости. Короче говоря, меня взяли, стал учиться, бегал из драмтеатра в ТЮЗ на лекции. А ТЮЗу было, наверное, невыгодно: я ведь не у них, а в драмтеатре работал, уже были роли, и большие, и маленькие, всякие.

— От кого больше всего-то удалось получить ну, науку-то театральную?

— Театральную науку? От всех, с кем работал. Театральная наука, она впитывается, я не знаю, в эмоции, в мозги, режиссеры во время репетиции предлагают то или другое, если что-то ты делаешь не то, они тебя подправляют, подсказывают, что нужно...

— А кумиры были тогда?

— Кумиры? Нет.

— Ну, для Вас авторитетом на сцене в это время кто-то был?

— Кумиров у меня никогда не было. Были люди, которые больше меня знали, понимали, были специалисты, я к ним относился как к людям высшего порядка, высших знаний. Я учился у них, они мне подсказывали. От кого-то что-то было получено, а еще я смотрел фильмы. Вот для меня в это время из киноактеров авторитетом был Ролан Быков... А первый, кому хотелось подражать еще когда учился в театральной студии был… В кинотеатре «Центральный», помню, шел фильм «Ночной гость». И я в первый раз увидел Смоктуновского. И этот актер, я не знал тогда как его фамилия, он, что называется, ну, не потряс… но я увидел что-то замечательное. И прежде я видел в фильмах хороших актеров, но он был совершенно, совершенно не похож ни на кого. И был до того убедителен, до того интересен! Вот он для меня как раз и стал такой, вероятно, путеводной звездой, на кого я стал равняться, как надо работать. 

— Вот на примере «Машеньки»… после Заволокина появился Жуков. И спектакль другим стал, совершенно другим.

— Это естественно...

— Не знаю как естественно, но меня это поразило. Вы настолько разные. У него обаяние было какое-то немыслимое. А у Вас — проникновение в глубину, в психологию…

— Но я вот, встретившись, так сказать, со Смоктуновским, не мог понять, в чем здесь загадка, как, каким образом ему удается быть таким убедительным. И этот период, в общем, длился у меня очень долго. Появились разные роли, большие, маленькие. Я стремился узнать, что нужно сделать, для того чтобы вот так работать. Не таким быть, но так работать. Мне посчастливилось, у нас был период 60-х годов, и часть 70-х тоже, когда мы ездили в Москву, смотрели спектакли. У нас раз в сезон обязательно поездка была в Москву. Смотрели самые лучшие спектакли столичные, а тогда их было очень много. Были прекрасные большие режиссеры, высочайшего уровня актеры. И вот я, глядя, как там работают, учился. Это подсознательный процесс был. Что это такое? Чем отличаемся мы от тех актеров? Я смотрю, они там, на мой взгляд, на взгляд актера Тульского драматического театра, практически ничего не играют. Они существуют на сцене, а ты смотришь, и радуешься, и огорчаешься, и плачешь, и все... А они вроде бы ничего не делают. И вот этот вопрос, он все время меня мучил. Как? Почему? Очень долго я об этом задумывался. Что это такое? Как к этому подобраться? Не знал совершенно.

А у меня друг был, Вадим Кондратьев. Хороший актер был, хорошо работал. И он решил поступить на режиссерский факультет. Поступил в 69-м или 70-м в ГИТИС, на курс к Андрею Александровичу Гончарову. Приезжал в Тулу, мы с ним очень много разговаривали на тему актерства: как это все делается. Я ездил в Москву, смотрел спектакли Гончарова, Вадим проводил меня туда. На репетициях был у этого режиссера. И, в общем, однажды он мне подсказал… Мы все вокруг и около тогда ходили, не было какой-то конкретности. Я все не мог понять чего-то. У меня мечта была, если так сформулировать, мечта была научиться мастерству. Вот так как-то. На примерах всех ролей, которые я играл, я не мог понять, что такое правильно, что неправильно, где я вру, где не вру, как сделать так, чтобы не врать, чтобы была достоверность. И однажды он мне подсказал книгу такую: Борис Ершов «Режиссура как практическая психология». Это, в общем, система Станиславского, только она переведена на другой язык, другими словами, более подробно. И я стал читать. Ничего сначала не понял. Потом, через какое-то время, я вновь взялся за нее. И стало что-то открываться, проясняться. В общем, она стала для меня не то что настольной книгой, но что-то я узнал из нее, что-то получил, какие-то знания, какие-то подпорки, чтобы работать над ролью. Потом забывал про нее…

— И что происходило?

— А профессия наша, она такова, что когда забываешь, идешь чисто интуитивно. Какие-то знания еще копошатся теоретические, а потом это все забывается и текст идет как бы на опыте. А потом оказывается, что ты уже в дебри зашел… Штампы появляются. Ну, в общем, инерция. Думаешь: ну ладно, я это знаю, все понятно. Вот и шуруют актеры... Это я не только про себя, многие вот так и останавливаются. Дали текст, выучил. Хорошо знаешь, хорошая память, прекрасно. А когда со стороны посмотришь… Это не только к нашему театру относится. И в фильмах тоже так происходит. Люди просто говорят текст. Зачем они это говорят? Ни мысли, ни понимания. Есть словесные действия, есть действие физическое, но, как правило, это все вместе. Это нельзя разделить, потому что когда мы говорим что-то, вот я сейчас говорю, а физическое действие существует. Взгляд, жест, тело. Все вместе для подтверждения мысли, которую ты пытаешься высказать партнеру. Ты хочешь, чтобы партнер понял тебя, а партнер должен слушать. И в этот момент он или соглашается с тобой, или не соглашается, или у него там возникает, пока я говорю, какой-то вопрос, он уже кивает: да, да, да, скажу, и ждет момент, когда ты чуть-чуть прервешься, вот это что такое? Этот процесс должен быть на сцене так же, как в жизни. И вот из этого, в общем, состоит актер... Ну, в общем...

— Кажется, я понял, что имеется в виду. С кем из наших легче всего такой диалог вести на сцене?

— Я не буду фамилий называть. Дело в том, что... Я считаю, каждый человек (сейчас скажу банальность), каждый человек – это вселенная. У каждого свое восприятие. Именно своё. А тем более, если касается не конкретности, в искусстве каждый воспринимает по-своему то, что он видит, слышит, чувствует, будь то картина, музыка. Ведь это же все индивидуально. Для кого-то это открытие. А другой посмотрит — и пошел мимо. Важно, насколько человек владеет языком искусства. Насколько у него опыт есть. Насколько он может сравнить то, что он видел, со своим опытом или знаниями. А с кем легче? Я не знаю. Не могу сказать. Дело не в удобстве, а в том, кто откликается...

— Еще вопрос: как, по-вашему, театр сильно обновился? Заметно обновился?

— На мой взгляд, он пока еще не обновился. Идет некоторый процесс. И есть у меня, например, надежда. Надежда на обновление. Для того чтобы организм, театральный организм, актеры, и не только даже актеры, а и другие цеха развивались, для этого нужно, чтобы кто-то приходил и говорил: вот вы остановились в развитии, вы из спектакля в спектакль делаете одно и то же, так нельзя. А что нужно? А нужно то-то, то-то и то-то. Это на словах. Но лучше, конечно, если приходит специалист грамотный, лучше, конечно, чтобы и талантливый, и работает не так, как будто он один только знает, что необходимо, а чтобы в театральном организме какие-то всплески были, какие-то уколы, для того, чтобы он развивался.

— Понятно, чтобы актеры сами тоже были творцами. Давайте поговорим про киноактера Жукова. Всё-таки 60 ролей это немало. Наверное, и материально это была поддержка в те трудные годы. Но, с другой стороны, это ведь отрывало от работы в театре, от сцены? Или, наоборот, опыт кино помогал и на сцене?

— Во-первых, это была мечта. Я уже говорил, когда я увидел, как Смоктуновский работает в кино, мне хотелось так же достоверно работать в театре. Кино, конечно, отличается от театра, и работа в кино, естественно, отличается от работы в театре. И там достоверность, ну, как... стопроцентнее, что ли.

— Крупный план?

— Дело не в плане, дело в речи. В кино актер говорит партнёру, который рядом. А в театре актёру нужно, чтобы его речь доходила до последнего ряда. А в этом случае теряется естественность и получается какой-то иногда наигрыш там. Ну, в общем, это очень сложно — чтобы было и слышно, и естественно. Мне был интересен этот процесс. Ну и, наверное, какая-то там... слава. И вот из-за этого у меня была мечта поработать в кино. А мечта, если она очень серьезная, она исполняется в жизни. Материализуется... Первые встречи с кинематографом у меня лет в 30 лет были, в эпизодах, а по-настоящему вошёл в эту кинематографическую обойму, уже практически в пенсионном возрасте. Появилось больше времени, возможность поехать в Москву, на киностудию, раздать фотографии. Ездил первое время на киностудию им. Горького, она тогда еще существовала. Потом и на «Мосфильм» стал заглядывать, раздавал фотографии. Потом в результате «посева», так сказать, этих фотографий какой-то росток появился, ну и стали предлагать небольшие ролишки, иногда интересные, иногда не очень. Ну и сам кинопроцесс для меня был наукой. Было поначалу тяжело, непонятно многое. Это был новый этап познания другой стороны актерской профессии.

— Работа актера — это ненормированный день, поездки на гастроли, на съемки… Как семья относится к Вашей профессии?

— К моей работе все мои домашние всегда относились положительно. В молодости мне приходилось пропускать занятия в студии: я же работал. Мы тогда с трудом сводили концы с концами, но на семейном совете решили, что я должен уйти с работы, чтобы стать актером. И жена потом всегда меня поддерживала, я и сейчас благодарен ей за понимание и терпение. Бывало, что и детей приходилось приводить с собой в театр, если не с кем было дома оставить… У меня сын стал юристом, дочь работает в Союзе театральных деятелей.

— А перспективы-то какие у актера Жукова?

— Мне 83 года. Какие перспективы? Но у меня есть надежда, что театр все-таки на несколько ступенек должен подняться. Однажды на юбилей своего первого учителя, руководителя драмкружка при Тульском Дворце пионеров и школьников Анатолия Ивановича Дмитриева (ему 90 исполнялось), к нам в Тулу приехал Вячеслав Михайлович Невинный, наш земляк. Пригласили его к нам в театр, и вот я не знаю, про свой ли он театр, говорил, или вообще, но он говорил, что происходящее на сцене требует доверия зрителя. То есть, зритель должен поверить словам актера, но для этого слова должны сопровождаться физическими действиями, так, чтобы и без слов можно было понять взаимоотношения героев. Зрителя не обманешь словами. Доверие терять нельзя. И я надеюсь, что в Тулу будут привозить хорошие спектакли, чтобы и актеры, и зрители сравнивали. И наши были не хуже. Атмосферу надо создать такую. Сложно, конечно. Это ведь организм, это живое что-то. Я не знаю, с чем это сравнивать. Это сравнивать... с жизнью сравнивать!