Портрет
Прошло девять дней; за обильно накрытым поминальным столом чинно сидит родня. Место хозяина во главе стола, — пусто. Для покойного Арнольда Петровича, вместо столового прибора стоит на тарелочке стаканчик водки, накрытый кусочком черного хлебушка. Двадцатилетняя внучка, Танюшка, с каким-то детским удовольствием зажигает две свечи по бокам тарелочки: по поверью душа усопшего, ради отсутствия которого все собрались, до сорокового дня остаётся в этом мире… Где-то здесь, между близкими людьми.
— Танюш, а если между зажженными свечками поставить портрет? А блюдце со стаканчиком вперед подвинь, — просит бабушка, она же вдова, в черном газовом шарфике.
Внучка вопросительно взглядывает на родню, собравшуюся за поминальным столом: никто вроде не против. Она идёт к комоду за портретом деда, прикидывает, берёт сначала массивные часы в виде скалы с золотой взлетающей птицей и уже с опорой на этот памятник времени ставит портрет.
— Вот молодец, как хорошо придумала! — одобряет бабушка
Теперь ритуальный стаканчик водки, накрытый кусочком черного хлебушка, совершенно логично встал перед портретом среди почетного караула двух зажженных свечей, — покойный любил выпить, а тут и хлебушек: занюхать!
— Как живой! — заметила Танюшка, кивнув на портрет весёлого старика. — Так и глядит!
— Это я его снимал пять лет назад. Очень удачная фотография, — соглашается ее отец, сын покойного. — Мать с ней разговаривает!
— А с кем же мне разговаривать? Я привыкла с ним делиться. Больше не с кем.
Вдова, за эти девять дней после ухода мужа сделалась как будто ниже ростом и выражение лица старушки приняло выражение потерявшейся и испуганной маленькой девочки, которая будто хочет спросить: «а вы не знаете, что у меня случилось? Как мне теперь жить?».
— Ну, что вы, мам, а мы? — живо отзывается невестка Ирина, женщина крупная, обидчивая и на первый взгляд тяжелая на подъем.
— Да и с вами разговариваю… Это привычка, сколько лет мы с ним вместе!
Люди за обильным столом вполголоса переговариваются, накладывая кушанья в свои тарелочки, разливая по рюмкам мужчинам водку, женщинам вино.
Покойный прожил большую, очень большую, и очень разнообразную жизнь, был добрым и веселым человеком, готовым всегда прийти на помощь, да и судьба, что называется, благоволила ему: всякий раз то выручала, то вознаграждала; у него была высокая по нынешним временам пенсия, успешные благоустроенные дети, воспитанные внуки и терпеливая жена. А ко всему этому и себе старичок ни в чём не отказывал. Семья не чувствует себя убитой горем, или застигнутой врасплох. Однако, приличия соблюдает: настроение, разговоры, жесты, — у всех на лицах именно то выражение, какое и должно быть на поминках. Когда тарелочки и рюмочки присутствующих наполнились, наступает особая минутка ритуальной тишины.
— Витя, скажи ты! — просит сына вдова.
Сын покойного берёт рюмку и поднимается, ему хочется быть в этот миг хоть чуть-чуть выше. Родственники, увидев в его жесте знак, берут рюмки и, гремя стульями, встают. Виктор, произносит скорбные и одновременно духоподъёмные, — нужные в эту минуту слова о покойном и предлагает выпить.
Сам торжественно проглатывает содержимое рюмки.
Водочка предварительно была охлаждена; все с удовольствием следуют его примеру.
— Бабушка, чего тебе положить? — спрашивает внук Саша, сидящий по правую руку от отца.
— Ну… положи вон того жёлтенького салата.
Внук кладёт на тарелочку траурной бабушке салата, да и всем предлагает:
— Этот салат очень красиво называется — "Мимоза". Не знаю, откуда такое название, но вкусный. Положить вам ложечку?
В отличие от отца, он высокий, и своими длинными руками может каждому через весь стол подать любой кусочек.
Зинаида Егоровна смотрит на него, внук так похож на Арнольда… Он полгода как «подженился», то есть живёт гражданским браком с какой-то вдовушкой, которая ни разу здесь не была, она, по его словам, стесняется… Её вообще никто из родни не видел и все на неё обижаются: стесняется она, видите ли… Зинаида Егоровна вдруг осознаёт, что и она теперь «вдовушка»… И два эти обстоятельства — внук унаследовал черты её Арнольда, а так же некая вдовья общность с его гражданской женой делают в ней прилив грусти, и ей хочется плакать.
— Танюшка готовила! — Виктор кивает на дочь. — Да и все салаты вкусные! Не зря кулинарный техникум окончила.
Автор славного блюда, Танюшка, сидящая рядом с отцом, скромно, но с достоинством опускает на миг ресницы.
В самом деле, салат хорош, это все отмечают, да и не только салат, — все блюда очень вкусны! — селёдка под шубой, солёные опята, красная рыба, обжаренные куриные бёдрышки…
Когда уже все мимолётно продегустировали яства, наблюдающий порядок Виктор подсказывает:
— Мам, теперь ты скажи!
— Я только вставать не буду…
— Конечно, зачем же вставать!
Вдова посмотрела на портрет мужа, родное жизнерадостное лицо как будто ободряло: я с тобой.
Она не знала, как правильно говорить о том, что было у нее на душе, но она знала, что это надо, надо попытаться:
— Сегодня девятый день. Сегодня он пред Богом стоит… — она помолчала, молчали и гости. — Господи, прости его! Я его давно простила. И впусти во царствие Твое! — она опять помолчала и заключила: — Слава тебе, Господи!
— Хорошо, — одобрительно отозвалась Алевтина двоюродная сестра вдовы, женщина дородная, в строгом, но красивом вельветовом платье. — Бог с ним! Пусть ему земля пухом будет.
И все гости нестройно подтвердили:
— Пусть земля пухом будет!
И выпили, и начали закусывать.
— А ведь это пытка для него! — неожиданно громко произнёс человек, которого все знали как молчуна — муж приемной дочери сестры вдовы. Сказал, и взглядом показал на портрет.
Сказано было серьезно, но все увидели, что это неожиданно смешно, потому как — чистейшая правда! Все разом заговорили, каждый своё, и единодушно согласились с замечанием: действительно, человек при жизни так уважал спиртное, что стаканчик водочки, поставленный сейчас перед его носом всё равно что насмешка: ведь он не может выпить со всеми!
— А как же не наливать?! — удивилась вдова. — Ведь это обычай: так надо!
— Давайте-ка поставим выпивку позади портрета, да и всё тут! — решила проблему невестка Ирина. — А то он и правда: так и смотрит на стакан! Валюшка, иди, переставь.
Валюшка улыбнулась, послушно встала, передвинула портрет, подпёртый часами с золотой взлетающей птицей вперёд, а блюдце со стаканчиком и кусочком черного хлеба поставила за этим сооружением.
— Да, так лучше, — согласилась вдова. — Пусть лучше на нас смотрит! Такой живой!
— Да он и так среди нас присутствует! — убеждённо сказала сестра вдовы, она сидела рядом с ней и заботилась, чтоб тарелочка сестры была наполнена. — Он нас видит, а мы его можем видеть только через портрет!
— Так, у всех налито?! — спросил громким голосом распорядителя Виктор. — Давайте ещё поднимем за упокой души!
Все согласились, послышались голоса:
— Пусть ему земля пухом будет!
— Хороший был человек…
— Нам бы до таких лет дожить!..
— Помяни, Господи, во Царствии Твоём…
Единодушно выпили. Стали закусывать. Наступила закусочная пауза.
— Зина, заешь, что я хочу сказать… — тихонько стала говорить Лариса, двоюродная сестра вдовы. — Стаканчик и кусочек хлеба — это да, положено по обычаю, а вот персона его — она и так незримо среди нас! Ты только на меня не обижайся, я, было, одобрила, с теперь смотрю — надо бы убрать портрет. А то как-то нехорошо…
Она вроде бы тихонько сказала, но многие услыхали.
— Не знаю, как положено, а когда моего папу поминали, то правда! — только стаканчик и хлебушек на столе поставили.
Сидящие за столом проявили солидарность в том, что портрету все-таки надлежит вернуться туда, где он и был. Уж слишком живое изображение, и своим видом как-то даже смущает.
Танюшка опять вопросительно глянула на родню, потом на растерявшуюся бабушку в черном газовом шарфике и с пониманием курьезности момента убрала портрет и массивные часы на комод.
— А свечи, тоже на комод?
— Нет, пусть хоть свечи тут останутся! И тарелочка со стаканчиком. — Жалобно сказала вдова. — По мне так и портрет не лишний. Ну, как хотите…
— Действительно, так как-то спокойней, — выразила общее мнение двоюродная сестра вдовы.
— Да, да, пусть лучше символически присутствует, а не в конкретном образе, — солидно сказал Григорий Игоревич, её муж, сухощавый мужчина неопределенного возраста с маленькой головой и прилизанными волосами. Уважаемый человек: бывший лектор Общества знание.
— Ну, лучше так лучше, — вздохнула и не стала спорить вдова.
Присовокупив соответствующие слова, выпили еще два раза горькой, со скорбным удовольствием закусывая. Спохватились о гарнире. Танюшка принесла горячую картошку-пюре, Саша встал и, принимая от участников ужина тарелочки, стал раздавать гарнир. А Танюшка ещё сходила на кухню, достала из духовки и поставила на стол блюдо с пухлыми домашними котлетами на боках которых кипел жир. Стол оживился, и хорошенькая выпускница кулинарного техникума получила ещё одну минутку славы: мужская половина стала завидовать её будущему мужу…
Двоюродная сестра вдовы Лариса принялась уговаривать потерявшуюся в своём горе родственницу покушать.
— Давай-ка я тебе котлету положу! Ну что ты совсем не ешь? Какого тебе салатика положить, может со свежими помидорами и огурцами? Или селёдочку к горяченькому пюре?
— Не знаю… у меня и так всего полно… Ешь сама, Лариса, Григорию Игоревичу своему положи, дочки тоже пускай берут! Видишь, сколько всего наготовили…
— А что, Зинаида Егоровна, не снился он вам? — поинтересовалась у вдовы Алла, приемная дочь сестры, модная молодящаяся дама, сидящая по левую руку от своего молчаливого мужа, который так неожиданно посочувствовал покойнику.
— Нет, не снился.
— Ну и хорошо, Бог с ним. Пусть ему земля пухом будет, — одобрительно отозвалась Лариса.
— А то, говорят, бывает, даже к услугам священника прибегать приходится. Такая случается чертовщина.
— Нет, помилуй Бог, ничего такого нет. Ведь я ничего плохого ему не сделала, ему не на что обижаться. А уж он-то… ну, о покойниках только хорошее надо говорить… Только один раз было., когда он в первую ночь тут лежал… Я разговаривала по телефону и уже закончила, и стала трубку класть, и что-то никак она у меня на аппарат не попадает как следует. И вдруг как будто его рука протянулась к трубке, и его голос сказал: «Дай, Зина, я положу». И всё, и больше ничего. Только это. На один миг…
— Надо же! Вот страх-то!
Зинаида Егоровна удивлённо на неё посмотрела: никакого страха она тогда не почувствовала — только тёплую благодарность за помощь, и вслед за благодарностью горестное чувство разлуки.
Сын заговорил о международных событиях, тема очень подходящая, потому как новых слов об их покойном патриархе найти было довольно сложно, а всё время молчать не очень удобно. Тут же ввязался бывший лектор Общества знание. Он тотчас позволил себе не согласиться с трактовкой международных событий. Кроме собственного взгляда на текущую политику он имел и спортивный азарт в спорах. Причем, не согласился не только на словах, но как-то всем телом сделал то движение, будто выскальзывал из западни.
— И по телевизору, и по радио эта политика! И ты еще тут!.. — энергично пресекла профессиональный лекторский азарт мужа, сестра вдовы. И политинформация обескуражено скукожилась.
Опять разлили, и потихоньку, без лишних слов выпили. Тут разговор пошел о домашних животных; о том, какая у кого-то из знакомых раскормленная собака, ну прямо как не собака, а свинья! — и от этой раскормленной собаки перекинулся на хомячков. Говорливая Алла, приемная дочка двоюродной сестры, стала рассказывать всякие занятные подробности о своей хомячке Дуньке, которую они купили своей дочке взамен издохшего хомяка.
— Отчего ж он издох? — грустно поинтересовалась вдова.
— Да на балконе на солнышке перегрелся. А эта Дунька — ну такая забавная, а главное — умная! Позовешь её, Дунька, Дунечка! И она в ответ: — Пи, пи, пи!..
— Да как же он на солнце издох? — опять поинтересовалась вдова. — Он бы взял, да и спрятался! Что ж он, совсем глупый был?
— Ну, куда бы он спрятался — он в клетке был! Оставили, да и забыли про него.
— А-а-а! Ну, это совсем другое дело! В клетке! Конечно! А то я думаю: как же так?.. Глупый какой-то, думаю, не мог спрятаться!
— А эта — такая умница, всегда откликалась, даже когда выпустишь её погулять, она забьется куда-то под диван, или под шкаф — сколько ни ищи, не найдёшь! А позовешь, и она тут же в ответ: — Пи, пи, пи!
— Надо же, какая умная!
— А один раз — мы просто обхохотались! Это, когда мы её купили, принесли домой. Она сидит в банке на столе, мы собрались все вокруг и её кормили. И зерна, и орешков, и кусочки яблок кидали — она всё уплетает, как будто её неделю не кормили. Потом хотели ее вытащить, а она набрала харчей за обе щеки — и не пролезает в горлышко — и не выплёвывает! Все так смеялись!
— Да, вы так смеялись, а потом её как начало нести!.. — добавил существенную подробность её молчаливый муж. После этого замечания он уже не употреблял своего голоса и со скромным достоинством ел и пил, время от времени меняя выражение лица в тон общего разговора.
— Это — да! — смеясь, подтвердила жена. От всеобщего внимания, от выпитого и съеденного Алла раскраснелась, даже помолодела; глаза и белые красивые зубы блестят. — Целый год у нас жила! Стала действительно — членом семьи. Мне и на работе так говорили, — я часто про неё рассказывала, — говорили: — Ну, как там ваш маленький член семьи? А потом вдруг заболела, стала грустная. Но все равно отзывалась; позовёшь её, она в ответ: — Пи, пи, пи… — грустно так. Понесли её к ветеринару, а она уже в коме. Ветеринар взглянул, говорит: она уже в коме… Уже не лечить надо, а готовиться хоронить. И правда, что тут делать? Выбросить на помойку — как-то рука не поднимается. Все так привыкли к Дуньке, все так её любили, и дочка тоже говорит: — Мам, давай её похороним! Ну, закопала её в углу сада под ёлкой. Дочка даже цветочки положила сверху… Можно считать, похоронили… А теперь — ни за что хомячков держать не буду, такие переживания! Нет, хватит!
Одна из поминальных свечек стала настойчиво потрескивать.
— Очень сильно горят, — заметила вдова. — Уже наполовину сгорели. Виктор, — обратилась она к сыну, — возьми ножницы да укороти фитили, пусть еще погорят. Со свечами всё как-то лучше.
— Гораздо лучше! — поддержала её Алла, которая рассказывала про хомячков. — Да так, наверно, и положено, чтоб горели. Он ещё с нами, — прибавила со значением.
— Он теперь всегда с нами, — вздохнула вдова.
Двоюродная сестра в качестве утешения негромко опять сказала вдове, что Арнольд Петрович и пожил долго, дай бог нам столько прожить, и ушел легко: во сне. Сам не мучился и других не мучил.
Сын покойного взял лежащие на комоде перед траурным портретом отца ножницы и, примерившись, самыми их кончиками ловко укоротил горящий потрескивающий фитиль на одной свече, а после заодно и на другой. Положил ножницы на место.
— И правда — так и глядит! — сказал он портрету.
— Вот, вот! Я тоже, бывает, что-то делаю по дому, и вдруг, как будто почувствую: глядит! Постоянно на меня глядит! Ну, как не заговорить с ним?!
Над застольем вдруг повисла и протянулась минутка внезапной тишины.
— А знаете, я где-то читала, жизнь хозяина фотографии продолжается в его портрете, — сказала в наступившей тишине Полина, родная дочь Ларисы; она работала библиотекарем и была начитанная. — Потому что он как будто сам передал сюда свой взгляд, и фотография сохранила часть его ауры!
— Вот и я говорю! — живо подтвердила вдова, робко почувствовавшая себя не совсем вдовой.
— А что, это был приведен научный факт или домыслы экстрасенсов? — поинтересовался бывший лектор Общества знание. Спросил и как будто весь изогнулся, в виде знака вопроса.
— Наверно, это не к каждой фотографии относится. Я только помню, что меня это убедило.
— Я почему спросил… я тоже читал, что есть племена, которые и сейчас продолжают жить первобытной жизнью. Они не позволяют себя фотографировать! Считают, что тем самым у них может быть украдена душа.
— Надо же! — удивилась вдова. — А говорят — они дикари, какие же они дикари? Они — чувствуют!
Но тут общий разговор о домашних питомцах продолжился.
— У моих тоже хомячок был, — вдруг подхватила тему грузная сестра вдовы. — Такой был юркий, так и норовил — убежать и спрятаться. А потом — ищи его! Ну вот, однажды убежал на балкон, а я пошла туда бельё развешивать. И как он мне под ногу подвернулся?! Только пискнул: — пи! И все косточки — кряк! И нет хомячка.
И так добродушно и бесхитростно она рассказала, так живо и смачно воспроизвела последний писк хомячка и хруст его косточек под солидным её весом, что все, сидящие за поминальным столом вдруг начали дико хохотать.
С тем же добродушным пониманием улыбаясь, она закончила свою историю:
— Наши вечером приходят, я им, конечно, ничего не рассказала о том, как было… Говорю: вот, отчего-то хомячок сдох, — так жалко!
Стол опять разразился горячим смехом.
— Конечно, жалко! — посочувствовала Танюшка. — Они такие милые!
— Только потом, года два уж прошло, тогда только рассказала. Они уже нового хомячка завели… Ну, что сделаешь, мне тоже его жалко было…
— Надо уже погасить свечи, почти совсем догорели, — озабоченно сказала невестка. — Да, наверно, кисель подавать...
— Да, уже можно кисель подавать, — согласилась вдова. Кисель был ритуальным блюдом, которым заканчивались поминки.
Дородная невестка, лизнув подушечки пальцев, ущипнула ими горящие фитили и погасила свечки.
— Танюшка, принеси кисель, он там, на столе, на кухне. Я его уже достала из холодильника, чтоб не был таким холодным, — сказала она, вытирая салфеткой пальцы, которыми гасила свечи.
— А вы его для чего охлаждали? — полюбопытствовала Алла.
— А чтоб застыл. Потому что мы его сделали как желе и разлили в чашки, чтоб он сохранил форму, — охотно объяснила жена сына. — Очень вкусно.
Желе подавали на блюдечках, и эти подрагивающие малиновые полусферы действительно держали форму. Виктор взял два блюдечка, соединил их и показал всем:
— На что они похожи?
Все заулыбались.
— Уже седина блестит, а туда же! — ревниво оговорила его серьёзная жена.
Желейные полусферы оказались на редкость вкусными и освежающими. Все это отметили и опять похвалили кулинарный талант Танюшки. Потом поблагодарили вдову за угощение, посетовали, что редко вот так все собираются: надо бы не ждать скорбного случая, а собраться на какой-то праздник.
Вдова в прихожей принимала прощальные заботливые поцелуи. Сестра, обняв её, опять в качестве утешения говорила, что Арнольд Петрович легко ушел: во сне. Зинаида Егоровна удивлённо подумала: Господи, зачем она это говорит?
Подставляя внуку щёку, и сама потянувшись к его щеке, сказала:
— Саша, а ты приходи ко мне с женой! К папе и маме она стесняется, а ко мне-то — можно! Приходите! Мне сейчас одной так плохо…
— Ладно, бабуль, обязательно придём!
Большинство гостей разошлись, только сестра и Танюшка остались помочь посуду помыть, и сразу отправились на кухню.
Заперев за уходившими дверь, Зинаида Александровна вернулась в зал, где стоял длинный разорённый стол, окруженный пустыми стульями.
— Отдыхай, бабуль, мы все уберем! — сказала Танюшка и понесла на кухню стопку тарелок.
— Ладно, ладно…
Она привычно взглянула на портрет на комоде, подошла и взяла его двумя руками:
— Ну, что Арнольд Петрович? Как ты?
Старик на портрете сладко потянулся и показал ей язык.
— Вот, всегда ты так!! Эх, Арнольд, Арнольд!
